Эльфир Сагетдинов
03… Teftiley

03… Teftiley

Понятно, что татарская культура достаточно локальна, конечно же, не мирового уровня, как русская после Толстого и Достоевского. Но некие проблески измерения абсолютного имеют место и в ней.  Один из моих друзей,  физик и философ,  мордвин по национальности,  знаток мифологии,  однажды мне сказал,  что татарская культура достаточно глубокая,  но ее трагедия в том,  что эта глубина невыразима)).   А это народная татарская песня на стихи классика конца XIX – начала XX века Габдуллы Тукая с одним четверостишием в переводе Анны Ахматовой (саз – это щипковый струнный инструмент типы гитары) на русский язык. Как положено поэту, у него была трагическая судьба,  в раннем детстве лишился матери,  став круглым сиротой,   а потом еще и умер от чахотки в 27 лет. Тем не менее татары называют его «татарским Пушкиным», что меня сильно раздражает, поскольку это идеологическая версия, смесь закомплексованной попытки продемонстрировать, что мы, мол, не хуже, у нас тоже есть свой Пушкин, с соцреалистическим пафосом защиты бедных и угнетенных. Но если очиститься от всякой этой шелухи, у него в принципе можно найти тонкие стихи, хотя меньше, чем у «татарского Тютчева»  – Дэрдмэнда,  которого мне неожиданно процитировал тот философ и переводчик Бибихин в Москве,  ученик Лосева. Правда, у Тукая есть сказочная поэма о Шурале (который своими длинными когтями без всякого маникюра ловит людей и защекочивает их до смерти), которая стала всемирно известной благодаря балету Яруллина «Шурале», а в этом балете в Питере танцевала сама Плисецкая. Шурале – это леший,  с одним рогом на лбу,  и речь там идет о встрече молодого дровосека в лесу с этим шурале.  Дровосек – положительный молодой человек,  честный,  работящий,  но не без хитрости.  У него есть любимая девушка,  на которой  он должен вот-вот жениться.  Но для этого надо немножко потрудиться,  и,  конечно же,  не пропасть в лесу. Для такого человека  хитрость, понятно,  это доблесть.  Как,  например,  для казахского  Алдар-Косе или «восточного»,  знающего все восточные языки Ходжи Насреддина. Хотя последний уже,  наверное,  суфий,  какие ему женитьбы?!   Так вот,   рубит он так рубит себе дрова, стучит топором,    кругом ни души,  дремучий лес,  и вдруг слышит веселый,  но вкрадчивый змеющийся голос.  Или змеящийся,  в смысле змеиться))
 
И застыл от изумленья наш проворный дровосек.
Смотрит — и глазам не верит. Что же это? Человек?
Джинн, разбойник или призрак — этот скрюченный урод?
До чего он безобразен, поневоле страх берет!
Нос изогнут наподобье рыболовного крючка,
Руки, ноги — точно сучья, устрашат и смельчака.
Злобно вспыхивая, очи в черных впадинах горят,
Даже днем, не то что ночью, испугает этот взгляд.
Он похож на человека, очень тонкий и нагой,
Узкий лоб украшен рогом в палец наш величиной.
У него же в пол-аршина пальцы на руках кривых, —
Десять пальцев безобразных, острых, длинных и прямых.
И в глаза уроду глядя, что зажглись как два огня,
Дровосек спросил отважно: «Что ты хочешь от меня?»

  • Молодой джигит, не бойся, не влечет меня разбой.
    Но хотя я не разбойник — я не праведник святой.
    Почему, тебя завидев, я издал веселый крик?
    Потому что я щекоткой убивать людей привык.
    Каждый палец приспособлен, чтобы злее щекотать,
    Убиваю человека, заставляя хохотать.
    Ну-ка, пальцами своими, братец мой, пошевели,
    Поиграй со мной в щекотку и меня развесели!
  • Хорошо, я поиграю, — дровосек ему в ответ. —
    Только при одном условье… Ты согласен или нет?
  • Говори же, человечек, будь, пожалуйста, смелей,
    Все условия приму я, но давать играть скорей!
  • Если так — меня послушай, как решишь — мне все равно.
    Видишь толстое, большое и тяжелое бревно?
    Дух лесной! Давай сначала поработаем вдвоем,
    На арбу с тобою вместе мы бревно перенесем.
    Щель большую ты заметил на другом конце бревна?
    Там держи бревно покрепче, сила вся твоя нужна!..
    На указанное место покосился шурале
    И, джигиту не переча, согласился шурале.
    Пальцы длинные, прямые положил он в пасть бревна…
    Мудрецы! Простая хитрость дровосека вам видна?
    Клин, заранее заткнутый, выбивает топором,
    Выбивая, выполняет ловкий замысел тайком.
    Шурале не шелохнется, не пошевельнет рукой,
    Он стоит, не понимая умной выдумки людской.
    Вот и вылетел со свистом толстый клин, исчез во мгле…
    Прищемились и остались в щели пальцы шурале.
    Шурале обман увидел, шурале вопит, орет.
    Он зовет на помощь братьев, он зовет лесной народ.
    С покаянною мольбою он джигиту говорит:
  • Сжалься, сжалься надо мною! Отпусти меня, джигит!
    Ни тебя, джигит, ни сына не обижу я вовек.
    Весь твой род не буду трогать никогда, о человек!
    Никому не дам в обиду! Хочешь, клятву принесу?
    Всем скажу: «Я — друг джигита. Пусть гуляет он в лесу!»
    Пальцам больно! Дай мне волю! Дай пожить мне на земле!
    Что тебе, джигит, за прибыль от мучений шурале?
    Плачет, мечется бедняга, ноет, воет, сам не свой.
    Дровосек его не слышит, собирается домой.
  • Неужели крик страдальца эту душу не смягчит?
    Кто ты, кто ты, бессердечный? Как зовут тебя, джигит?
    Завтра, если я до встречи с нашей братьей доживу,
    На вопрос: «Кто твой обидчик?» — чье я имя назову?
  • Так и быть, скажу я братец. Это имя не забудь:
    Прозван я «Вгодуминувшем»… А теперь — пора мне в путь.
    Шурале кричит и воет, хочет силу показать,
    Хочет вырваться из плена, дровосека наказать.
  • Я умру! Лесные духи, помогите мне скорей,
    Прищемил Вгодуминувшем, погубил меня злодей!
    А наутро прибежали шурале со всех сторон.
  • Что с тобою? Ты рехнулся? Чем ты, дурень, огорчен?
    Успокойся! Помолчи-ка, нам от крика невтерпеж.
    Прищемлен в году минувшем, что ж ты в нынешнем ревешь?
     
    Эта сказка меня в детстве напугала не на шутку,  и я не мог вместить в своей голове такое противоречие,  умереть от смеха. По-татарски это опять же звукоподражательно,  щекотать – это «кети-кети». Позже мне стало немножко жалко этого простодушного, даже недвурогого злодея))  Здесь имя «Вгодуминувшем»  в переводе Семена Липкина,  по-татарски оно звучит как «Былтыр»,  а топор «балта».  Именно это «балта» попало в русский язык и стало балдой,  во всяком случае,  так трактуется в этимологическом словаре Фасмера.